Психологическая культура

[kosmopolit]

Если бы кто-то меня спросил,
Как я чую присутствие высших сил —
Дрожь в хребте, мурашки по шее,
Слабость рук, подгибанье ног, —
Я бы ответил: если страшнее,
Чем можно придумать, то это Бог.

Сюжетом не предусмотренный поворот,
Небесный тунгусский камень в твой огород,
Лед и пламень, война и смута,
Тамерлан и Наполеон,
Приказ немедленно прыгать без парашюта
С горящего самолета, — все это он.

А если среди зимы запахло весной,
Если есть парашют, а к нему еще запасной,
В огне просматривается дорога,
Во тьме прорезывается просвет, —
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Внушает надежду там, где надежды нет.

Но если ты входишь во тьму, а она бела,
Прыгнул, а у тебя отросли крыла, —
То это Бог, или ангел, его посредник,
С хурмой «Тамерлан» и тортом «Наполеон»:
Последний шанс последнего из последних,
Поскольку после последнего — сразу он.

Это то, чего не учел Иуда.
Это то, чему не учил Дада.
Чудо вступает там, где помимо чуда
Не спасет никто, ничто, никогда.

А если ты в бездну шагнул и не воспарил,
Вошел в огонь, и огонь тебя опалил,
Ринулся в чащу, а там берлога,
Шел на медведя, а их там шесть, —
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Отнимает надежду там, где надежда есть.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[kosmopolit]

Почему мы вернемся в Советский Союз

https://www.youtube.com/watch?v=4CbYaqOmmko
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[август14]

Никогда мы ТУДА не вернемся, и слава Богу ( или дьяволу а ля быков - не суть).
_________________
Цель бега есть полет(с)
Я из форумчан 2005г- призыва)))

[kosmopolit]

Пасхальное

…А между тем благая весть — всегда в разгар триумфа ада, и это только так и есть, и только так всегда и надо! Когда, казалось, нам велят — а может, сами захотели, — спускаться глубже, глубже в ад по лестнице Страстной недели: все силы тьмы сошлись на смотр, стесняться некого — а че там; бежал Фома, отрекся Петр, Иуда занят пересчетом, — но в мир бесцельного труда и опротивевшего блуда вступает чудо лишь тогда, когда уже никак без чуда, когда надежда ни одна не намекает нам, что живы, и перспектива есть одна — отказ от всякой перспективы.

На всех углах твердят вопрос, осклабясь радостно, как звери: «Уроды, где же ваш Христос?» А наш Христос пока в пещере, в ночной тиши. От чуждых глаз его скрывает плащаница. Он там, пока любой из нас не дрогнет и не усомнится (не усомнится только тот глядящий пристально и строго неколебимый идиот, что вообще не верит в Бога).

Земля безвидна и пуста. Ни милосердия, ни смысла. На ней не может быть Христа, его и не было, приснился. Сыскав сомнительный приют, не ожидая утешенья, сидят апостолы, и пьют, и выясняют отношенья:

— Погибло все. Одни мечты. Тут сеять — только тратить зерна.

— Предатель ты.

— Подослан ты.

— Он был неправ.

— Неправ?!

— Бесспорно. Он был неправ, а правы те. Не то, понятно и дитяти, он вряд ли был бы на кресте, что он и сам предвидел, кстати. Нас, дураков, попутал бес…

Но тут приходит Магдалина и говорит: «Воскрес! Воскрес! Он говорил, я говорила!» И этот звонкий женский крик среди бессилия и злобы раздастся в тот последний миг, когда еще чуть-чуть — и все бы.

Глядишь кругом — земля черна. Еще потерпим — и привыкнем. И в воскресение зерна никто не верит, как Уитмен. Нас окружает только месть, и празднословье, и опаска, а если вдруг надежда есть — то это все еще не Пасха. Провал не так еще глубок. Мы скатимся к осипшим песням о том, что не воскреснет Бог, а мы подавно не воскреснем. Он нас презрел, забыл, отверг, лишил и гнева, и заботы; сперва прошел страстной четверг, потом безвременье субботы, — и лишь тогда ударит свет, его увижу в этот день я: не раньше, нет, не позже, нет, — в час отреченья и паденья.

Когда не десять и не сто, а миллион поверит бреду; когда уже ничто, ничто не намекает на победу, — ударит свет и все сожжет, и смерть отступится, оскалясь. Вот Пасха. Вот ее сюжет. Христос воскрес.

А вы боялись.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[август14]

Отличный стих!
Утащила к себе в ЖЖ))
_________________
Цель бега есть полет(с)
Я из форумчан 2005г- призыва)))

[kosmopolit]

Открытым текстом

Вот думал Гитлер, что успешно свяжет своих земель разрозненную рать, — и весь народ ему спасибо скажет и будет это вечно повторять, поскольку если нация закисла и села на предсказанную мель, не надо ей искать другого смысла, как только собирание земель. Что факельные шествия и марши сильней любых законов и святынь; что можно всех сплотить в едином фарше — лишь образ нацпредателя подкинь; что если упразднить свободу слова — твоей не поколеблют правоты, а обвини в своих грехах другого — и станет он садистом, а не ты. Он утверждал при этом, что славяне — давно рабы, и слава их — в былом (он, собственно, открытыми словами делился этим мненьем за столом); он вовсе не усматривал преграды в народе русском, выбитом на треть, — он полагал, что все там будут рады захватчиков восторженно терпеть. Вполне серьезно (он утратил юмор) считал себя Господнею рукой. Есть фюрер — есть и нация, он думал, а нету — нет и нации такой. Но воины советского гражданства устроили ему такой финал, что он узнал, как сильно заблуждался и как он в людях мало понимал. С тех пор минуло семь десятилетий, но так страна была вразумлена, что резко начинает тяжелеть ей, когда припомнит фюрера она.

Вот думал Геббельс: стоит на полгода все СМИ ему отдать (а год — верней), — из самого культурного народа он сделает разнузданных свиней. А если подпустить публичных казней (химера-совесть больше не болит)... Чем больше ложь, тем верят безотказней; чем громче ложь, тем крепче монолит! Не думайте подробно объясняться. Внушайте дуракам со всех сторон, что миром управляют англосаксы (Америка — их главный бастион). В искусстве нету места извращенцам. Кто модернист, тот, в сущности, еврей. А если вам не нравится Освенцим, то вы враги немецких матерей. Но семь тому назад десятилетий — урок эпохи прост и объясним — весь этот рейх, что назывался третий, пошел на дно, и Геббельс вместе с ним, хоть своего нередко добивался и выглядел талантливым порой, как про него однажды отзывался другой достигший многого герой.

Вот думал Штрайхер, что его не тронут, когда придет заслуженный провал: другие боссы нации утонут, а он же никого не убивал! Он, ничего дурного не содеяв, присядет, может быть, на пару лет, — он просто призывал мочить евреев, но это же свобода слова, нет? Он действовал правительству в угоду, он был сопротивляться не готов, он попросту транслировал народу известия! Из тыла и с фронтов! За что теперь он должен быть повешен и людоедом признан на века — хотя известно всем, что он помешан, как всякий журналист «Штурмовика»? Он журналист, пропагандист, и баста! Но объяснил международный суд, что он довольно сильно ошибался и эти аргументы не спасут.

Законы жизни грозны и жестоки, равно платить рабу и главарю — и нечего отыскивать намеки, я все открытым текстом говорю. Моя страна разделалась с фашизмом, и не за то на фронте был мой дед, чтобы фашизма этого франшизам тут кто-нибудь включал зеленый свет. При нас, как прежде, память и надежда. Да здравствует Победа на века — та, что была, и та, что неизбежна, хотя еще изрядно далека.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[kosmopolit]

Сыновнее
И вот на день-рожденье Осино я думаю (прямая связь): что делать, чтобы ты не бросила, не прокляла, не отреклась? Что делать, чтоб тебе понравиться и не погибнуть в тот же час, как только у тебя появится резон избавиться от нас? Чуть кто-нибудь по воле случая попался в плен, ведя бои, — ты сразу скажешь: я, могучая, — не я, и дети не мои. Они наймиты, а не воины, признало даже Би-би-си, они давно уже уволены, не веришь мне — жену спроси…
В частях их нет, из списков вылетели... Пойди пойми, что все не зря! Каныгин к ним допущен, видите ли, а дипломатам что, нельзя? Видать, нельзя. Российской душеньке враждебна милость искони. Они теперь уже не ГРУшники — уже двурушники они!
И то сказать, любые пленные — позор. Их совесть нечиста. Они, предатели презренные, не стоят Красного Креста. Не обладают честным именем, не видят нашей правоты… Хоть застрелились бы, как минимум, а то ведь выжили, скоты!
И эти все, колонна пятая, — жалеть не стоит ни о ком: стишки в Америке печатая, «Свободу» слушая тайком, — вы сами Родину подставили, законы общества поправ; вы вне закона — но не сами ли себя лишили общих прав, травя генсека-паралитика и осмеяв рабочий класс?! Нет правды, есть геополитика. Кто не за нас, тот против нас. Здесь так бывало пересолено, таких поперли за кордон, что на Гуриева и Сонина мы просто харкнули, пардон. Кто говорит о вырождении? Мы не хотим иной судьбы: у нас красавицы и гении всегда родятся, как грибы.
Не жаль Аксенова и Бродского, — и так успеют на скрижаль! — а жаль уродского и скотского, убогого, тупого жаль, жаль неумелого, натужного, в котором все не по уму, — нигде решительно не нужного и преданного потому.
Мать непреклонная, суровая, неутомимая в пальбе, — полтинник скоро мне, и снова я не знаю, как служить тебе. Все эти выбоины, надолбы, чесотка, ябеды, нужда… Тебе стихи мои не надобны, тебе любовь моя чужда, ты от вернейших отрекаешься (вернейший дважды обречен), и спотыкаешься, и каешься, и не меняешься ни в чем! Ведь вот, потеряны, уронены, птенцы большой твоей семьи: тебе бы сделать их героями, а ты уперлась: не мои! И сколько сотен, сколько дюжин-то сбежало в чуждые края — но кто тебе, признайся, нужен-то? Кто честь и гвардия твоя? Посмотришь на портреты стертые, на ворох сброшенной листвы… Ужель любезны только мертвые — да те, что заживо мертвы? И покорит тебя, пригожую, не тот, кто у людей в чести, а этот вот, с паскудной рожею, успевший первым донести.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[kosmopolit]

Беременное

Что спорить нам о Сириях и Йеменах! У нас своих событий через край. Полиции нельзя стрелять в беременных, а в остальных — пожалуйста, стреляй! Разрешено — по массовым скоплениям, по активистам, выстроенным в ряд, и по любым публичным выступлениям (хотя нельзя по детям, говорят). Тут раздались негодованья желчные, родной правозащиты попоболь*: «По женщинам нельзя! Ведь это женщины!» А почему? Они не люди, что ль? Не зря же много лет стучал по клаве я, разделывал сексистов под орех… Я вообще стою за равноправие: лупить — так всех, стрелять — так уж во всех! Недаром феминистки разогрели нас. Я требую всеобщего битья. Иное дело все-таки беременность: беременность — особая статья. Хотя ограниченья эти временны: со временем отлупят без затей и тех, что подозрительно беременны, и вездесущих старцев, и детей, но если уж беременность пока еще мешает сразу женщину убить, я думаю, протестные товарищи, что нужно этот шанс употребить.
Довольно мы в дебатах тратим время, нах! Пора вернуть отъятые права, пора погнать на улицу беременных (конечно, обрюхатив их сперва). «Ведь это символ», — скажем мы уверенно. История нам скоро подтвердит: Россия революцией беременна, еще чуть-чуть терпенья — и родит. Я заявлю публично и торжественно, хотя не раз проблемы поимел: российская беременная женщина есть главный символ близких перемен! Не надо мне о хомяках, о леммингах, о маршах, обреченных искони… Пока еще нельзя стрелять в беременных, пускай за мир поборются они. Оставьте возраженья бестактные. Я лично помню (Яндекс, подтверди!), как Главный говорил о нашей тактике: детей и женщин ставим впереди!
Как говорится, struggle needs variety**. Имеются резервы и у масс. Коль скоро вы во всех уже стреляете — что вообще останется у нас? Я слышу тех, кто вообще не в теме, нах, незакаленных в уличной борьбе: мол, говорят, не хватит вам беременных. Уж с этим-то мы справимся, не бэ! На этой ниве всем приятно впахивать. В отличие от бабок и пайка, количество беременных уж как-нибудь мы можем регулировать пока. Вы что же, против роста населения? Стараньями парламентских ребят осталось нам одно увеселение — то самое, от коего родят. Россия непроста для покорения. В процессе политической борьбы свободное родится поколение — они уже в утробе не рабы!
…Зачем они свободу нашу куцую ужали до нуля, смущая Русь? Боюсь, они накличут революцию (подчеркиваю, цензоры: БОЮСЬ). Ведь шутки шутками, а как-то боязно за матерей и будущих юнцов: мы знаем — то, с чем так упорно борются, возьмет и расцветет в конце концов. И есть еще изъян в моей поэме, нах: возможно ведь, что эти стервецы возьмут — и разрешат стрелять в беременных…
Тогда на них восстанут мертвецы.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[kosmopolit]

1.На землю капли падали.
Сквозь дождь белел с трудом,
Щетинясь баррикадами,
Московский белый дом.
Сейчас, конечно, совестно,
Но двадцать лет назад
Мы думали, что вскорости
Здесь будет город-сад.

2.Мы думали тогда ведь,
Наивные шуты,
Что если нас не давят,
То мы уже круты,
Нам выдана свобода,
Совок не воскресят -
Через четыре года
Здесь будет город-сад.

3.Потом не стало бабок,
Порядок обветшал,
Страна упала на бок,
И треснула по швам,
Затлела по окраинам
И двинулась на слом
Отравленным, ославленным,
Оплавленным куском.
Но мы - не та порода,
Чтоб нас пугал распад.
Через четыре года
Здесь будет город-сад!

4.Потом герои запили,
Простились со стыдом,
Потом разбили залпами
Тот самый Белый дом,
По дури ли, по злобе ли
Взъярились дети гор -
Мы стольких там угробили,
Что страшно до сих пор.
Но тучи в час восхода
Плотней всего висят.
Через четыре года
Здесь будет город-сад!

5.Потом у олигархии
Случился передел,
Ведущие загавкали,
Борис недоглядел.
Смотрители клоповника
Отправили в полет
Тихоню-подполковника
Из питерских болот,
И вот толпа народа
Лобзает новый зад:
Через четыре года
Здесь будет город-сад!

6.Фронтов незримых воин,
Наряженный в царя!
Я многое усвоил
Тебе благодаря.
Я вызубрил, как надо,
Без ложного стыда:
Ни города, ни сада
Не будет никогда.

7.Мечтать тяжеловато
О веке золотом.
И сад тут был когда-то,
И город был потом.
Пришла иная мода,
Прогнозы тут просты:
Через четыре года
Здесь будешь только ты.

8.Прощайте, баррикады,
Прощай, железный хлам.
Мы были дураками,
Когда стояли там.
Пора признать спокойненько,
Оставив торжество,
Что кроме подполковника,
Не будет ничего.

9.Он с прыткостью любовника
Проник во все умы.
Гляжу на подполковника -
И вижу: это мы.
Осталось пить без просыпа,
До белых поросят.
Здесь нет другого способа
Устроить город-сад
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[Велимир]

Двухчасовая беседа Быкова о литературе, и не только.
http://echo.msk.ru/programs/odin/1597486-echo/
Можно читать и распечатку, но слушать гораздо интереснее!
.

[kosmopolit]

Августовская баллада

Вижу комнату твою — раз, должно быть, в сотый.
По притихшему жилью бродит морок сонный.
Свечка капает тепло, ни о чем не зная,
Да стучится о стекло бабочка ночная.
Тускло зеркальце твое. Сумрак лиловатый.
Переложено белье крымскою лавандой.
Липы черные в окне стынут, как на страже.
Акварели на стене — крымские пейзажи,
Да в блестящей, как змея, черной рамке узкой —
Фотография моя с надписью французской.

Помнишь, помнишь, в этот час, в сумерках осенних
Я шептал тебе не раз, стоя на коленях:
«Что за дело всем чужим? Меньше, чем прохожим:
Полно, хватит, убежим, дальше так не сможем!
Слово молви, знак подай — нынче ли, когда ли,—
Улетим в такую даль — только и видали!»

Шум колесный, конский бег — вот и укатили,
Вот и первый наш ночлег где-нибудь в трактире.
Ты войдешь — и все замрут, все поставят кружки:
Так лежал бы изумруд на гранитной крошке!
Кто-то голову пригнет, в ком-то кровь забродит,
А хозяин подмигнет и наверх проводит:
«Вот и комната для вас; не подать ли чаю?»
«Подавай, но не сейчас… после…»
«Понимаю».

«Что за узкая кровать,— вскрикнешь ты в испуге,—
На которой можно спать только друг на друге!»
А наутро — луч в окне сквозь косые ставни,
Ничего не скажешь мне, да и я не стану,
И, не зная ни о чем, ни о чем не помня,
Улыбаясь, вновь уснем — в этот раз до полдня.

Мы уедем вечерком, вслед глядит хозяин,
Машет клетчатым платком, после трет глаза им…
Только скроемся из глаз — выпьет два стакана,
Промечтает битый час, улыбаясь пьяно.

Ах, дорога вдоль межи в зное полуденном!
В небе легкие стрижи, воздух полон звоном,
Воздух зыблется, дрожит, воздух полон зноя,
Путь неведомый лежит, а куда — не знаю.
Сколько верст еще и дней, временных пристанищ?
Не пытай судьбы своей. Впрочем, и не станешь.

…Август, август. Поздний час. Месяц в желтом блеске.
Путь скрывается из глаз, путь лежит неблизкий.
Еду к дому. До утра путь лежит полого.
Дым пастушьего костра стелется по лугу.

Август, август! Дым костра! Поздняя дорога!
Невеселая пора странного итога:
Все сливается в одно, тонет, как в метели,—
Только помнится: окно, липы, акварели…
Как пытался губы сжать, а они дрожали,
Как хотели убежать, да не убежали.
Ночь в окне. Глухая мгла, пустота провала.
Встала. Пряди отвела. В лоб поцеловала.

Август, август! Дым костра! Поздняя дорога!
Девочка моя, сестра, птица, недотрога,
Что же это всякий раз на земле выходит,
Что сначала сводит нас, а потом изводит,
Что ни света, ни следа, ни вестей внезапных —
Только черная вода да осенний запах?
Ледяные вечера. Осень у порога.
Август, август. Дым костра. Поздняя дорога.

Век, и век, и Лев Камбек! Взмахи конской гривы.
Скоро, скоро ляжет снег на пустые нивы,
Ляжет осыпью, пластом — на лугу, в овраге,
Ветки на небе пустом — тушью на бумаге,
Остановит воды рек медленно и строго…
Век, и век, и Лев Камбек. Поздняя дорога.

Жизнь моя, не слушай их! Господи, куда там!
Я умру у ног твоих в час перед закатом —
У того ли шалаша, у того предела,
Где не думает душа, как оставит тело.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[kosmopolit]

Пьеса

— Ты не учел лишь одного!—
Воскликнула она.—
Я не забыла ничего
И вот отомщена.
Припомни сто своих измен
И все мои мольбы
И полной мерою измерь
Позор такой судьбы.
Припомни взгляды свысока
И каждый твой уход,
Припомни, как ждала звонка
Я ночи напролет,
Припомни мой собачий взгляд —
Всегда тебе вослед,—
И то, как я узнала ад
За эти десять лет.
Лишь одного ты не учел,
Не веря до сих пор,
Что жертва станет палачом,
Перехватив топор.
Пока утехи ты искал
В разнузданной гульбе,
Твой лучший друг со мною спал
И врал в глаза тебе.
Он ведал, мне благодаря,
Про каждый твой порок
И, притворяясь и хитря,
Вредил тебе, где мог.
Четыре года сводит он
На нет твои труды.
Ты опозорен, разорен,
Но это полбеды.
За унижение свое
Я пятый год подряд
Тебе по капельке в питье
Подмешиваю яд.
Мы все устроили хитро,
Следов отравы нет,
И будет гнить твое нутро
Еще десяток лет.
Ты здесь останешься, чумной,
От ужаса слепой.
Сейчас он явится за мной
И заберет с собой.

Ревела буря, дождь хлестал,
И, вторя шуму вод,
Гремел и молнией блистал
Полночный небосвод.

— Ты не учла лишь одного,—
Промолвил он в ответ,—
Ведь для мужчины ничего
Святее дружбы нет.
Но это женскому уму
Вместить не хватит сил.
Он спал с тобою потому,
Что я его просил.
О, мы натешились вполне,
Тебе готовя ад:
Он дал противоядье мне,
Про твой проведав яд.
Но это трюк недорогой,
Важнее есть дела:
Он для тебя достал другой,
И ты его пила.
Так, состраданье истребя,
Я отомстил жене.
Он ждет за дверью не тебя —
Явился он ко мне.
Итак, готовься. Близок час.
Развязка впереди.
Теперь он, верно, слышит нас
Входи, мой друг, входи!

Ревела буря, дождь шумел,
И ветер выл, как зверь,
И оба, белые как мел,
Уставились на дверь.

— Ты не учел лишь одного,—
Промолвил друг, входя
(Лицо угрюмое его
Блестело от дождя).
Я вашу наблюдал войну,
Оставшись в стороне.
Я не люблю твою жену,
Но ты противен мне.
Греховно блудное житье,
Вам нет пути назад:
Противоядие мое
Усиливало яд.
За то, что я переносил
Нешуточный урон,
Я завещанье попросил
У каждой из сторон.
Условность жалкая, пустяк —
И как не удружить:
Ведь ты, удачливый толстяк,
Надеялся пожить!
Да и жена твоя, любя,
Дарила мне в ответ
Все, что украла у тебя
За эти десять лет.
Сейчас я вас почти люблю,
Затем что через час
Я во владение вступлю
Всем, что украл у вас.
Я подожду,— добавил он,
Загородив проем,—
Покуда, воя в унисон,
Вы сдохнете вдвоем.

Ревела буря, дождь плескал,
И друг, уже не хмур,
Глазами жадными ласкал
Ампирный гарнитур.

Он не учел лишь одного,—
И в том его вина,—
Что длань сильнее, чем его,
Над ним занесена,
Что я как автор не хочу
С таким мириться злом
И не позволю палачу
Вселиться в этот дом.
Я все решил. Я сделал так —
И всяк меня поймет,—
Что и супруга, и толстяк
Таили свой расчет.
Им был обоим ни к чему
Свидетель темных дел.

Они давали яд ему,
А он недоглядел.
Ему хватило бы вполне
Для многолетних мук
Того, что в водке и вине
Ему давал супруг,
А то, что грешная жена
Ему всыпала в чай,
Могло бы среднего слона
Угробить невзначай.
Он сам с утра не чуял ног
И лыка не вязал,
И будет их последний вздох
Синхронен. Я сказал.

Три трупа предо мной лежат.
Троим не повезло.
Я наблюдаю, горд и рад,
Наказанное зло.
Ведь я у всех — и поделом —
Раскаянье исторг,
И в реве бури за окном
Мне слышится восторг!
Однако худшее из зол
Мрачит мое чело:
Я сам чего-то не учел.
Но не пойму, чего.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[Велимир]

" ...Ценности просвещения, материальная культура, знания, наука, позитивные знания – они отходят на второй план. Реабилитируются ценности нового Средневековья. Ценности архаики. Религиозные ценности, причём, религиозности, понятной очень архаично – как система табу. Реабилитируются ценности сильной руки, полной покорности маленького человека массового человека. Технологии грубейшего и простейшего манипулирования. Многие реабилитируют ценности войны.

... Ещё можно этому новому Средневековью противостоять... Если оно победит, у этого есть свои преимущества, это новое серьёзное отношение к культуре, серьёзное отношение к жизни, новая сакральность и так далее. Но дышать в этом обществе будет очень тяжело."

Дмитрий Быков, © http://echo.msk.ru/
.

[kosmopolit]

Лекция "Цветаева "Повесть о Сонечке"

https://www.youtube.com/watch?v=uTPS43-GaCw
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[Велимир]

Недавняя беседа
+ лекция о Станиславе Леме : http://echo.msk.ru/programs/odin/1610806-echo/

-----------------
" Если у человека нет комплекса неполноценности, то он, мне кажется, неполноценен.
Вот такое у меня есть ощущение.
-----------------
... Грин, Куприн, Андреев — это такие авторы, которые обладают, может быть, не самым совершенным вкусом, вкусом несколько пролетарским (да у них и жизнь была не сахарная), но вкус гению не обязателен. Они обладают невероятной яркостью видения ...
-----------------
... Два типа разной реакции на непонятное. Ботан, увидев непонятное, хочет его понять и по возможности использовать; хулиган, увидев непонятное, хочет его разрушить. Грубо говоря, Маяковский… «То, что мне не принадлежит, не должно существовать. Уничтожу всё, что не хочет быть моим»
-----------------
... «Мартин Иден — лишний человек или сверхчеловек?» Блестящий вопрос, очень точно характеризующий вообще ситуацию Джека Лондона.
Видите ли, всякий сверхчеловек (особенно если это превышенная человечность, человечность в квадрате) становится лишним в какой-то момент, он не соотносится с эпохой. Мартин Иден гибнет именно потому, что эпоха его вытесняет. Это совершенно точно.
----------------
.... Главная интенция Лема — это тоска и неустроенность; очень неспокойный, очень неприятный, очень неправильный мир. И не понятно, можно ли его спасти. Скорее всего, нельзя. Надо придумать ему альтернативу. Отсюда — постоянное желание нащупать какой-то внеморальный, внечеловеческий костяк мира. Отсюда — уверенность в непознаваемость мира и в невозможность контакта, которая, вероятно, ярче всего выражена в «Фиаско». Я бы сказал, что итоговый, последний роман Лема не просто так называется «Фиаско». Это та оценка, которую он выставил человечеству в целом.

Главное для Лема — это, конечно, страшный, непознаваемый мир, окружающий нас, и иллюзорность наших попыток, этических попыток прежде всего, иллюзорность навязать миру тот или иной закон: христианский, этический, эстетический, какой угодно. Мир не принимает человека, мир отторгает его на всех этапах.

Более того, «Маска» — по-моему, самое удачное из малой прозы Лема — замечательно ставит вопрос о том, может ли программа сама перепрограммировать себя. И получается, что не может.
Человек не может стать результатом собственного воздействия, потому что, даже если он попытается убежать от предназначения, это предназначение всегда его настигнет.
Лем неоднократно признавался, что больше всего в жизни его занимает соотношение случайности и закономерности. И, в общем, он приходит к выводу..., что всё-таки закономерность сильнее, что всё-таки мир организован по неким законам. Другое дело, что эти законы принципиально человеком не познаваемы, потому что — вот здесь внимание! — эти законы принципиально бесчеловечны. "

[kosmopolit]

Пожарное
Потомки спросят: где вы были, когда у вас горел Байкал? Ответим: новости рябили, все время кто-то отвлекал. Страна покорно и устало сползала в полное оно: упала нефть, потом привстала, потом упала все равно; не дали визу Матвиенко, точнее, дали, но закон отвел ей в качестве застенка скупую комнату в ООН — ни в магазин тебе, ни выпить… Потом, уже в четвертый раз, под Киевом горела Припять — опять у них, а не у нас. Кобзон, от гнева хорошея, рыча, как бешеный нарвал, призвал порвать дипотношенья с Америкой (но не порвал). А надо было! Ведь кому-то от Штатов — полная труба: коварно схваченного Бута лишили чайного гриба. При этом колебалось евро, а рупь держался так себе: пространства мудрого маневра не оставалось у ЦБ. Хотел Навальный марш протеста пустить по замершей Москве, но чтоб свое он помнил место, кино снимало НТВ, и там плененный Развозжаев без тени ложного стыда разоблачал своих хозяев, заокеанских, как всегда. Страны распластанное тело — и меньшинство, и большинство — вовсю тем временем горело. Байкал — нагляднее всего.
Вдали, — как будто на отшибе, за тыщи верст от главных дел, — Байкал горел. Его тушили. Его тушили — он горел. И нас, далеких от Байкала, — и в Петербурге, и в Крыму уже заметно припекало, но мы не знали, почему. Кто объяснил бы нам, любимым? Быть может, это от жары? А может, это пахнет дымом от тех костров, где жгут сыры? Все объясненья были шатки, привычен весь видеоряд: горят на руководстве шапки иль сбережения горят? Но в том-то, собственно, и дело: в России было так черно, поскольку все уже горело, а мы не знали ничего. Везде ожоги возникали, огонь гулял, как колесо. Он на поверхность на Байкале наглядно вышел — вот и все. Повсюду стлался тяжкий, серый, угрюмый дым — поди залей. По всей России пахло серой, ад хлестанул из всех щелей. Такие змеи выползали, каких у Данта даже нет.

Нам заливать его слезами не год, не два, не десять лет.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[август14]

В последнем опусе Быков ( все более и более мною любимый, кстати), спер многое у любимого больше всего М. Щербакова ( песни). Возможно, и скорее всего, неосознанно. А впрочем...
_________________
Цель бега есть полет(с)
Я из форумчан 2005г- призыва)))

[kosmopolit]

Хорошо бродить по дворам Москвы, где тебя не ждут,
Где сгребают кучи сухой листвы, но еще не жгут.
Не держа обид, не прося тепла — обожди, отсрочь…
Золотая осень уже прошла, холодает в ночь.
Миновать задумчиво пару школ или хоть одну.
Хорошо бы кто-то играл в футбол или хоть в войну.
Золотистый день, золотистый свет, пополудни
шесть —
Ничего бы, кажется, лучше нет. А впрочем, есть.

Хорошо в такой золотой Москве, в золотой листве,
Потерять работу, а лучше две, или сразу все.
Это грустно в дождь, это страшно в снег,
а в такой-то час
Хорошо уйти и оставить всех выживать без вас.
И пускай галдят, набирая прыть, обсуждая месть…
Ничего свободней не может быть. А впрочем, есть.

Уж чего бы лучше в такой Москве, после стольких нег,
Потерять тебя, потерять совсем, потерять навек,
Чтобы общий рай не тащить с собой, не вести хотя б
На раздрай, на панику, на убой, вообще в октябрь.
Растерять тебя, как листву и цвет, отрясти,
отцвесть —
Ничего честнее и слаще нет. А впрочем, есть.

До чего бы сладко пройти маршрут — без слез,
без фраз, —
Никому не сказав, что проходишь тут в последний раз,
Что назавтра вылет, прости-прощай, чемодан-вокзал,
Доживай как хочешь, родимый край, я все сказал.
Упивайся гнилью, тони в снегу. Отдам врагу.
Большей радости выдумать не могу. А нет, могу.

Хорошо б, раздав и любовь, и город, и стыд, и труд,
Умереть за час до того, как холод сползет на пруд,
До того, как в страхе затмится разум, утрется честь,
Чтоб на пике счастья лишиться разом всего, что есть,
И оставить прочим дожди и гнилость, распад и гнусь…
Но боюсь представить такую милость.
Просить боюсь.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[вавилон]

А можно вопрос ?????Так за ,что же ОН так ВАМ нравиться Дорогущий Вы наш КОСМОПОЛИТ???? В трех словах можете???Этот талантливый Понтовщик...Аргументируйте:-..................................

[kosmopolit]

[kosmopolit]

Сначала он чувствует радость, почти азарт,
Заметив ее уменье читать подтекст:
Догадаться, что он хотел сказать,
Приготовить, что он хотел поесть.
Потом предсказанье мыслей, шагов, манер
Приобретают характер дурного сна.
Он начинает: "Не уехать ли, например..."
- В Штаты! - заканчивает она.
"Да ладно, - думает он. - Я сам простоват.
На морде написано, в воздухе разлито..."
Но начинает несколько остывать:
Она о нем знает уже и то,
чего он не рассказал бы даже себе.
Это уж слишком. Есть тайны, как ни люби.
Сначала он в ужасе думает: ФСБ.
Но потом догадывается: USB.

Сначала, правда, они еще спят вдвоем.
Но каждая стычка выглядит рубежом.
Вдобавок, пытаясь задуматься о своем,
Он ощущает себя, как нищий, во всем чужом.
Разгорается осень. Является первый снег.
Ощущается сеть, которую все плетут.
В конце концов, USB - это прошлый век.
Bluetooth, догадывается он, Bluetooth.

Имущества нету, нечего и делить.
При выборе "ложись или откажись"
Он объявляет ей alt-ctrl-delete,
Едет в штаты и начинает новую жизнь.

...Дневная хмарь размывает ночную тьму.
Он думает, прижимая стакан к челу,
Что не он подключился к ней, не она к нему,
А оба страшно сказать к чему.
Вся вселенная дышит такой тоской,
Потому что планеты, звезды, материки,
Гад морской, вал морской и песок морской -
Несчастные неблагодарные дураки.
Звездный, слезный, синий вечерний мир,
Мокрый, тихий пустой причал.
Все живое для связи погружено в эфир,
Не все замечают, что этот эфир - печаль.
Океан, вздымающийся между строк,
Нашептывает "бай-бай".
Продвинутый пользователь стесняется слова "Бог"
Wi-Fi, догадывается он.
Wi-Fi.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[kosmopolit]

НЕНАДА

Из цикла «Гражданин поэт».

Мы рвемся к развязке, идем воевать,
чтоб землю в Дамаске Асаду отдать.
На самом-то деле — не все ли равно?
— плевать мы хотели на Башара, но
нам важно подвинуть всемирную рать,
блат-хату покинуть, пойти воевать.
Манят за туманом чужие дела.
Опять россиянам Россия мала.
Пусть ты паралитик в родимой стране
— но геополитик во всем, что вовне.

Враждебные сроду к заморским гостям
— несем мы свободу другим волостям,
но, промыслом Божьим зажаты в горсти,
себе лишь не можем ее принести.
Гренада-Гренада, Ангола, Донбасс…
Как надо, как надо — мы знаем за вас!
О, промысел дивный: с российских высот
идет непрерывный всемирный исход.
Отряд головастых — солидная часть
— прощается наспех: в Америку шасть!
А многие в Киев. А кто-то в Пекин.
В Париже Гуриев (Простили, прикинь!).
Пора и элите пристроить волчат…
«Валите, валите!» — иные кричат,
но валят и сами — в Луганск и Донецк,
— чтоб русское знамя поднять, наконец.
Скажу через силу, слезу развозя,
— в России Россию устроить нельзя.
Бывало, решают устроить уют
— но вечно мешают, всегда не дают.
Повсюду ухабы и пахнет войной.
Казалось, пора бы — под бум нефтяной
— поправить свой образ, спасти свою честь…
Тамбовская область*Возможны варианты: Рязанская область, Московская область… в Отечестве есть,
с картошкой, окрошкой, рогожкой, — и все ж
боюсь, что бомбежкой ее не спасешь.
Не жди неотложки, родной чернозем.
Ведь кроме бомбежки, чего мы могем?

В ударе, в угаре топчась на враге,
привычные хари в любом утюге
зовут на войну вас, орут на миру:
«Россия вернулась в большую игру!».
Вранье и растленность усвоив во всем,
какую мы ценность планете несем?
И чем мы богаты, и чем хороши?
Ответим — «Арматы», да плюс «Калаши»…
И главное — братство. В соседний режим
мы тут же забраться с ногами спешим.
Крутая работа, могучая стать
— от травли и гнета кого-то спасать.
Все люди нам братья, без всяких «На кой?!».
Их жажду собрать я под нашей рукой.
Мы это проклятье несем на горбе,
поскольку не братья мы сами себе.
(Я мог бы, конечно, сказать «на горбу»,
и рифма бы вышла на «сами себу»,
но рифма кривая уже не важна,
когда мировая маячит война.
Попали в прорыв мы. Не Страшный ли суд?
Я думал, что рифмы кого-то спасут,
гармонию мира посильно храня,
от чумного пира спасая меня.
Теперь-то я вижу, куря налегке:
бессмысленно жижу сжимать в кулаке).

Соседские дали пылают, дымясь,
— мы движемся дале, нам нужен Дамаск,
нужна нам Гренада, а там и Брюссель
— себя нам не надо, мы рвемся отсель.
Не знаю, родная, какого рожна
ты ждешь, загнивая. Кому ты нужна?
Соседским зазнайцам, чужим племенам,
арабам, китайцам? Уж точно не нам.
Какой еще смутой откликнется наш
раздетый, разутый, продутый пейзаж?
Пространства рыдают, как сотня зануд.
Свои покидают, чужие клянут,
— под гнетом распада, под толщей вранья
Ненада, Ненада, Ненада моя.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[август14]

Блеск!
_________________
Цель бега есть полет(с)
Я из форумчан 2005г- призыва)))

[kosmopolit]

Рождественское

Перестал сомневаться в Боге, хоть колебался еще вчера. (Как говорил мой учитель строгий — Господь аплодирует вам, ура!). Ночью, бывало, проснешься в страхе, будишь подругу, включаешь свет — неуютно душе во прахе. Как это так, меня — и нет? Как я метался, как сомневался, как вцеплялся в благую весть — от когнитивного диссонанса: смерти нет — и все-таки есть! И как-то это прошло с годами, хотя должно было стать острей от приближения к этой даме (есть она, нет ее — черт бы с ней). Дело не в том привычном мотиве ли, всякому гопнику по плечу, что все с годами мне опротивели? Не опротивели, жить хочу. Стал терпеливее, стал мудрее ли? Так сказать, опять в молоко: невысоко мои мысли реяли — и нынче реют невысоко. Многие веруют от противного: что ни вспомнишь — везде фуфло. Столько повсюду мрака активного — где-то обязано быть светло. Тут есть известный резон, без спора. Высунешь нос — и сразу домой; смотришь трансляцию из собора — и ощущаешь себя Хомой. Когда в глаза тебе смотрят Вии — сразу уверуешь, c’est la vie. Но ведь это все не впервые. И когда тут рулил не Вий? Да и наивен сводящий Бога только к свету, только к добру (эта мысль тяжела для слога — скажу точнее, когда умру). О, сознание островное, света пятно среди темных вод! Бог — это как бы все остальное, кроме всего вот этого вот. Сейчас для этого нету слова, как в подсознание ни вникай. Разве что вспомнить фразу Толстого из последнего дневника, когда оставалось ему немного до, сорри, выхода в высший свет: или, пишет он, нету Бога, или ничего, кроме Бога, нет.

Как газ, как свет, как снег, бесстрастно штрихующий раннюю полутьму, — Бог заполняет все пространство, предоставленное ему. Глядишь, почти ничего не стало, как и предрек один иудей: чести, совести, долга, срама, слез и грез, вообще людей. Сплошь лилипутики, менуэтики, растелешившийся Бобок; ни эстетики, ни конкретики, ни политики — только Бог. Смотри, как он перетекает в родной пейзаж со всех сторон, как ничего не отвлекает — всюду он и только он. Смотришь сквозь тюлевые занавески, как пустынен мир и убог, как на него сквозь голые ветки сверху клоками сыплется Бог; как засыпает пустырь, дорогу, как сцепляется на лету, покуда мир подставляет Богу свою растущую пустоту, как заполняет все пространство его хрустальный перезвон.

Только я еще остался.

Закончу — и будет только он.
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

[kosmopolit]

В стране, где не работает ни один закон, люди живут по законам природы.
("Хроники ближайшей войны")
_________________
Больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается.